Это было время ленинградской душевности. Да-да, именно «ленинградской». Хотя городу и возвратили его историческое имя, люди старшего поколения, по привычке, называли его, как прежде, Ленинградом…
Это было время, когда ты спокойно мог позвонить в соседскую дверь, и попросить взаймы, на вечер, обеденный стол со стульями, так как твоего явно не хватало для количества ожидающихся гостей. Или спуститься этажом ниже, чтобы одолжиться солью, хлебом, подсолнечным маслом…
Когда поход на вечерний чай или дружеский ужин не был из ряда вон выходящим событием, и не требовал отдельной подготовки. 
Достаточно было заскочить в ближайший гастроном за тортиком или килограммом вкуснющих конфет. 
А можно было заморочиться, и специально проехать через «Елисеевский», чтобы купить несколько свежайших бисквитов, вперемешку с эклерами и профитролями.
Да и количество гостей никем никогда не лимитировалось. Радушие ленинградцев всегда зашкаливало. И ни разу ещё не случалось, чтобы кому-то не хватило места за столом… 
В дом Елены Фердинандовны Андерегг я стал вхож с лёгкой руки моего доброго друга, народного артиста РСФСР Игоря Борисовича Дмитриева. Представитель старой русской интеллигенции, он общался только с теми, кто был ему по-настоящему интересен, и считал своим долгом втянуть и меня в орбиту своих дружеских отношений. Как-то неожиданно получалось, что его друзья становились и моими добрыми приятелями. Это удивительно! Но даже после мимолётного, первого знакомства, нам казалось, что мы знакомы уже много-много лет, поскольку мимоходом удавалось безошибочно угадывать даже гастрономические пристрастия друг друга.
Елена Фердинандовна жила не богато. Но ужины устраивала знатные! Конечно же, была масса добровольных помощников, которые готовы были и в магазин съездить, и продуктовые расходы взять на себя. Но вот кухня, процесс приготовления… Это было всецело в ведении хозяйки дома! Пережившая ленинградскую блокаду, Елена Фердинандовна не баловала нас особыми изысками. Еда была достаточно простой, но невероятно вкусной. 
В тесной квартирке, со старинной мебелью и невероятным, огромным зеркалом в широченной деревянной раме, висящим над диваном, искусно сервировался овальный стол человек эдак на 8-10. Огромная бронзовая люстра, горевшая прямо над ним, создавала атмосферу старинного салона, а по театральному собранные, оконные шторы однозначно указывали на то, кто именно царит в этой комнате. 
Неизменным украшением стола была великолепная фруктовая ваза. Холодные закуски были, как правило, стандартными для своего времени. А вот горячее… Никто из нас не мог предположить, что именно будет подано к столу. И каждый раз это было что-то обязательно новое.
Хотя, ужин ведь был не самым главным событием. Это был скорее повод. Повод собраться. И просто поболтать. О чём-нибудь отвлечённом. Или по салонному «посплетничать» о невероятных событиях, происходящих в нашей стране. Это было что-то сродни советских «кухонных посиделок», когда самая «правдивая» информация сообщалась друг другу шёпотом, с неизменным поглядыванием по сторонам…
Я помнил Елену Фердинандовну Андерегг по доброму советскому музыкальному фильму «Табачный капитан», в котором она блистательно сыграла боярыню Ненилу Варфоломеевну Свиньину, мать великовозрастного оболтуса, не хотевшего от жизни ничего, кроме развлечений и удовольствий. Да и по другим ролям советского кинематографа. Знал даже о том, что в 1947 году знаменитый советский художник Владимир Серов написал великолепный портрет удивительной актрисы. И эта картина стала классикой советской живописи. Но вот лично познакомиться с уникальной женщиной мне довелось только на излёте двадцатого века…
Елена Фердинандовна позвонила мне около двенадцати дня:
— Здравствуйте, Славочка! Я Вас не очень отрываю от дел праведных?
— Ну что Вы, — рассмеялся я, — какая уж тут праведность. В наше-то время!
— Ну, тогда от грешных, — подхватила шутку моя собеседница.
— Я весь во внимании, о прекраснейшая из женщин! – слегка юмористическая манера общения была в нашем кругу некой разновидностью хорошего тона. А умение поднять настроение – ценилось на вес золота. И это несмотря на громадную разницу в возрасте! 
Хотя, когда дело касалось таких дам, то о каком-либо возрасте упоминать было просто неприлично!
— Мы тут по-свойски решили собраться. Поужинать, пообщаться. Не желаете к нам присоединиться сегодня вечером? Буду рада Вас видеть в своих скромных пенатах.
— Во сколько?
— Подъезжайте часикам к семи вечера. Адрес не забыли?
— Ну что Вы! Как можно?! Прикажете что-нибудь к чаю?
— Если Вас не затруднит, Славочка. Говорят, в «Елисеевском» сегодня были дивные пироженки. Думаю, что нашим фигурам поздно задумываться о стройности, а гормон радости – это то, чего так не хватает в это непростое время!
— Тогда договорились! Гормон радости я обеспечу. А что касается фигур… Моя дорогая, не кокетничайте! Вы обворожительны всегда, и вопреки всем внешним факторам!
— За что я Вас люблю, Славочка, так это за Вашу удивительную непосредственность. Но мне приятно. Приезжайте. Буду ждать. – Елена Фердинандовна положила трубку.
Я улыбался. В воздухе витал флёр лёгкого цветочного аромата. И слышался хрустальный звон застывшей вдалеке волшебной палочки, рисующей что-то невероятное на полотне лазоревого горизонта…
В 19-00, с букетом бордовых роз и упаковкой «пироженок» из «Елисеевского» я деликатно жал на кнопку дверного звонка.
— Вы как всегда пунктуальны, мой друг. Если бы это было возможно – кремлёвские куранты сверяли бы ход времени по Вам. – Радушная хозяйка заставила меня слегка покраснеть. – Гости только начали съезжаться. Хотя, сегодня Вы не первый.
Мы прошли в комнату. Там на диване, приставленном к обеденному столу, вальяжно расположились две дамы. Одна – с сигаретой и цепким, оценивающим взглядом. Вторая – слегка рассеянная, с нежной улыбкой и лукавой искоркой в глазах.
— Знакомьтесь, Славочка, это мои подруги Натэлла Товстоногова и Рипси Пиотровская. Я о Вас им много рассказывала…
Я в замешательстве поцеловал руки дамам, отчётливо понимая, что в комнате двумя легендарными женщинами стало больше…
Рипсимэ Микаэловна Джанполадян-Пиотровская…
Великая учёная, археолог и востоковед…
Мать и жена руководителей Эрмитажа…
Свободно и на равных общавшаяся с первыми лицами советского государства…
И Натэлла Александровна Товстоногова…
Сестра великого режиссёра…
Жена не менее великого актёра…
Дворянка по рождению и аристократ духа по сути, чей проницательный ум и невероятный здравый смысл был притчей во языцех в Городе-на-Неве…
Мне казалось, что эти три подруги, три грации, составляют единое целое. Артистичность и обаяние Елены Фердинандовны, доброта и мудрость Рипсимэ Микаэловны, и острый ум и проницательность Натэллы Александровны…
В тот вечер было уже не важно, кто из гостей ещё приглашён на ужин. Да и не запомнились мне они.
Эти женщины заполонили собой всё пространство. Они шутили, смеялись, рассуждали…
И это было настолько виртуозно, что вызывало неподдельное восхищение и преклонение.
Я тоже был, как говориться, в ударе!
Читал всё! От любовной лирики до острых басен! На ходу сочинял четверостишия. И млел от ощущения того, насколько пришёлся по душе этим легендарным светским львицам.
— Ты где нашла это чудо? – Натэлла наклонилась к Елене Фердинандовне. – Он великолепен! Такое владение рифмой! И словом! Давно не слышала…
— Не поверишь, Игорь Дмитриев познакомил. 
— Ну, у Игоря точно плохих друзей не бывает. – Натэлла затянулась очередной сигаретой. – И знаешь, что самое удивительное… Он не только великолепный поэт и рассказчик. Он ещё и умеет слушать. И слышать…
Товстоногова посмотрела на Пиотровскую:
— Ты как считаешь, Рипси?
— О, я думаю, этот молодой человек далеко пойдёт. В нём искра Божия сочетается с великим искушением. А это редкий дар!
Натэлла задумчиво смотрела куда-то вдаль сквозь сигаретный дым. И думала о чём-то своём. Ей, впервые за долгие годы, было тепло и уютно. И она была благодарна старой подруге за удивительный вечер, наполненный красотой современной поэзии, так невероятно перекликающейся с творчеством мастеров серебряного века…
— Скажите, Слава, — вдруг спросила Товстоногова, — а Вы можете прочитать что-то о нашем времени и нашей стране? Только не ура-патриотическое, и не откровенно ругающее, хоть это и модно сегодня, а то, что Вы чувствуете на самом деле?
— Да, было бы очень интересно, — поддержала её Пиотровская.
Я задумался. Это было странное пожелание. Мне показалось, что и Натэлла Александровна и Рипсимэ Микаэловна не просто хотят услышать стихи, а преследуют какую-то свою, только им понятную цель. Наверное, им было важно, насколько я умею быть искренним.
Я посмотрел на Елену Фердинандовну. Она улыбнулась мне в ответ и слегка кивнула.
И я решился.

ПРОКЛЯТЬЕ ПРОЖИТОГО ВЕКА

Поступь тяжёлая века ушедшего
На перекрёстках эпохи слышна.
Гения злого, почти сумасшедшего,
Разумом, видно, она рождена.

Голод и войны, разруха, проклятия,
Смерти клинок от работы устал…
Сын на отца поднимается с братьями,
В спину, как Каин, вонзая кинжал.

Пляска смертей. Пули новых опричников
Не разбирают: чужие? Свои?
Вечным проклятьем на головы хищников
Падает кровь венценосной семьи.

Сколько погибло и сколько расстреляно
Русского люда различных кровей!
Словно в насмешку, кровавому гению,
В качестве храма стоит мавзолей.

Церковь молчит, удивительно тихая,
Каждому, впрочем, наверно своё.
Только отвага Святителя Тихона
Совесть ещё сохраняет её.

Перед тираном склоняется нация,
(Церковь мертва или, может быть, спит?).
И присягает ему декларацией
Красного знамени митрополит.

Я же с позиций стороннего зрителя,
Вижу, как правду в себе не храня,
Действия Сергия, Местоблюстителя,
Славой Иуды пятнают себя.

Дальше – война. За победу заплачено
Жуткой ценой миллионов людей.
Те же, кто выжил, гордятся столь значимым,
Самым большим урожаем смертей.

Оттепель, ложь, казнокрадство, предательство,
Лидеров смена, мелькание лиц.
Ну, а народ? Он всё так же сознательно
Перед вождём простирается ниц.

Кончился век перестройкой и гласностью,
Ложью по-прежнему вымощен путь,
Розданы маски, да только за ясностью
Тёмного времени прячется суть.

Ведь от того, что вождей президентами
Или премьерами нынче зовут –
Жизнь не изменится. Вместе с ответами
Правду узнать нам уже не дадут.

В этой игре нет актёров и зрителей,
Занавес поднят навстречу судьбе…
Каждый народ получает правителей,
Тех, кого сам выбирает себе.

— Спасибо, Слава, — тихо сказала Натэлла Александровна. – У Вас великий талант. И Вы умеете видеть суть вещей, событий, людей… Редкий дар… И опасный…
— Ничего, — добавила Рипсимэ Микаэловна, — опасность только делает жизнь ярче. Мы ведь с тобой умели жить на острие кинжала?
— Умели, Рипси, умели… Только там опасность была на животном уровне. А здесь – на уровне души… Надеюсь, Вы сумеете сохранить её чистой…
— Давайте пить чай, – сняла напряжение Елена Фердинандовна. — Пусть кондитерское чудо «Елисеевского» будет сладким и очень гармоничным завершающим аккордом нашего сегодняшнего вечера.
На столе появились фарфоровые чашки и чайник с ароматной заваркой. Блюдо с «пироженками» торжественно внесла под аплодисменты гостей сама хозяйка.
Разливая чай, Елена Фердинандовна наклонилась ко мне и сказала в полголоса:
— Спасибо Вам, Славочка. Вы – алмаз моего сердца. И поверьте, Вам не нужна никакая огранка. Оставайтесь таким же искренним и непосредственным. А уж если Вы пришлись по душе таким «акулам», как мои подруги, то… комментарии излишни!
Я ехал домой, испытывая то самое чувство простого человеческого счастья, о котором так часто пишут в художественных романах. И не потому, что искренне понравился тем, чьё расположение мечтали заполучить очень многие, но удавалось это единицам! А, наверное, потому, что в очередной раз ощутил «правильность» своего пути…

(© Copyright: Святослав Моисеенко «ПО ТУ СТОРОНУ ГЛЯНЦА…».

Свидетельство № 218072900710)

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…