Слёзы сжимали горло.
Тонкими дорожками стекали из пустых глаз по щекам.
Без единого всхлипа. Без дрожи. Без эмоций.
В очередной раз я наблюдал крушение всех планов. И жизнь, как сошедший с рельс литерный поезд, стремительно неслась под откос.
Ругая себя за уныние и жуткий пессимизм, я, тем не менее, совершенно не представлял, что делать дальше.
Хотя, наверное, я всё-таки понимал, что во всём происходящем виноват исключительно сам. Ведь сам принимал решения, сам совершал поступки… Самому предстояло и расхлёбывать…
Отгремело время перехода от советской действительности к «демократическому раю», понемногу улеглись волнения 1993 года. Подходил к концу 94-ый…
У меня нет желания заниматься самокопанием и по косточкам разбирать все, совершённые мною ошибки того времени. Поверьте на слово – их было более, чем достаточно.
Но как всегда, была и надежда на пресловутый «русский авось»!
Авось пронесёт, авось не заметят, авось всё сложится, как надо…
Не пронесло, не сложилось…
По ряду причин.
Здесь и финансовые просчёты, и предательство партнёров, и откровенные «подставы» закадычных «друзей», и любовная драма…
Всего понемногу…
Когда на дне внушительной бутылки «Hennessy» оставалось грамм сто, начало по тихой отпускать. Я всё больше склонялся к мысли, что нужны перемены. И первое, что следует сделать, — это сорваться с места и отправиться, куда глаза глядят. Хотя бы для того, чтобы привести мысли в порядок и понять, что жизнь, не смотря ни на что – продолжается!
Курорты не прельщали. Загулы не интересовали. Я прекрасно знал, чем заканчивается любой подобный «праздник». Хотелось тишины и покоя. И тут вспомнился разговор с владыкой Питиримом. Он рассказывал о каком-то священнике. Чистом и прозорливом. А старец редко раздавал подобные похвалы.
«Решено! – подумал я. – Еду к отцу Николаю. Если Бог даст дорогу – значит всё во благовремении. Если же нет…- мысль оборвалась, даже не сформировавшись до конца»…
Сказок, басен и просто сплетен о Талабском старце (так звали в народе отца Николая Гурьянова) ходило немало.
Я не удивлялся. Народ часто видит лишь то, что видеть хочет. И не желает замечать очевидное. Поэтому заочное мнение о священнике я составлять не спешил, рассуждая: всему своё время. Хотя, определённая доля скепсиса присутствовала. Дитя меркантильного века, я был далёк от «распиареных» чудес, показной духовности и навязчивой «прозорливости»…
Псков 94-го года оставил туманное впечатление. Провинциальный город «областного масштаба». Слегка пыльный, чуть-чуть неухоженный, немного «затрапезный». Он не располагал к себе. По крайней мере, меня. И в то же время, на подсознательном уровне, вызывал лёгкую тень уважения, скользившую среди забытых страниц давным-давно прочитанных мной исторических книг, где упоминался в качестве младшего брата Господина Великого Новгорода – древней народной республики, признававшей власть только истинных правителей.
Я особо никуда не спешил. Остановившись на сутки в отеле, я наслаждался отдыхом, гуляя замысловатыми «тропинками» областного центра.
Было уже не жарко, но и не прохладно. Самый, что ни на есть, бархатный сезон, когда осень ещё не полностью вступила в свои права, а лето, чуть подзадержавшись, не хотело уходить насовсем.
Мне очень хорошо думалось в этом странном городе. Сами собой приходили ответы на, казавшиеся ранее неразрешимыми, вопросы. Созревали определённые решения. Возникали причудливые рифмы поэтических строк.
Поздним вечером, уже ложась в кровать, я подумал о том, что, в принципе, достиг в поездке того, чего хотел. И ехать на остров Талабск, или, как его тут иногда называли, Залит, более нет необходимости. Покоя не давала только одна мысль. Я всё привык доводить до конца…
Простая русская деревенька…
С добротной церковью и ухоженным кладбищем…
Обычный дом, с ровненьким забором…
И толпящийся у калитки народ. Не много, и в основном, женщины. Но настроенные решительно. Закалённые советскими очередями и поднаторевшие в боях за место в общественном транспорте. Мимо таких не проскользнёшь с дежурной фразой: «Я только спросить»…
Дверь дома тихо скрипнула. На пороге показалась пожилая, но весьма крепкая женщина. Из тех, что «и коня на скаку», и «в горящую избу». Неприветливо глянув поверх голов столпившегося народа, кинула раздражённый взгляд в мою сторону:
— Вы, что ли, Святослав?
— Допустим, — удивлённо ответил я.
— Что значит «допустим»? Идите, батюшка уже часа два, как о вас спрашивает.
Толпа недовольно загудела.
— Тихо! – прикрикнула старушка. – Нечего роптать. На всё воля Божия. Сама недоумеваю, почему, но батюшка сказал, что ждёт сегодня гостя. И велел не медля проводить к нему.
— Так я особо и не стремлюсь, — набычился я. – К чему мне в спину косые взгляды? Да и имя моё откуда он знает? Не настолько я великая персона, чтобы обо мне загодя из Пскова сообщали. Лучше похожу вон, природой полюбуюсь, среди могилок поброжу. Свечечку в храме поставлю, да и поеду себе, по добру, по здорову.
— Иди уж, побродит он… Батюшке с утра нездоровилось. Но он всё равно с постели встал, тебя ожидаючи. А то, что имя знает… Не удивительно. Он много чего знает… Иди. Раз велел старец, значит так надо.
«Значит, судьба, — подумал я»…
В доме было светло и как-то по-настоящему благостно. Как будто вся суета оставалась где-то там, за порогом…
— Благословите, батюшка, — привычно поздоровался я.
— Благослови тебя Бог, сыне, — перекрестил отец Николай мою склонившуюся голову, и как-то по-особенному задержал руку на волосах. – Давай-ка мы с тобой по-домашнему, по-свойски потрапезничаем, чайку попьём. Распорядись, матушка, принеси, что Бог послал.
— Так ведь у нас и нет ничего особо, батюшка.
— Как же нет? Вчера только привезли.
— Так это на особый случай. Вы же знаете, архиерей должен приехать.
— Матушка, ты не своевольничай, а делай, что говорю. Каждый гость – от Бога. И каждому гостью – честь особая. Приедет архиерей – и для него стакан чаю найдётся.
Женщина недовольно поклонилась, но всё же пошла выполнять, что велено.
Старец по-доброму улыбнулся, увидев моё недоумение. Видимо, на лице было очень чётко прописано всё, что крутилось на языке.
— Ты не осуждай её. Она женщина суетная, но по-своему добрая и заботливая. А то, что гордыни да своеволия много, так это мне, грешному, в назидание и смирение. Я ведь ничего не запрещаю. Только одёргиваю слегка, когда уж совсем на несуразицы собьётся. Только тщетно всё это. Господь дурного не допустит. А глупость… Она ведь только собственными шишками лечится. Да и то, не всегда… Пойдём за стол.
В душе разливалось странное тепло.
Мне вспоминалась бабушка, её уютная кухня в огромной квартире, с ещё старой, австрийских времён, печью, выложенной дорогим золочёным кафелем. И аромат свежих булочек, щекотавших ноздри по воскресеньям.
Я не застал в живых ни одного деда. Но мне показалось, что если бы они были живы в период моего детства, то обязательно были бы такими, как отец Николай. Мудрыми, добрыми, всё понимающими и прощающими все наши слабости…
Как-то неожиданно на столе появилась белая скатерть с деревенским рисунком, зелень и сыр, рыбка и душистый, видать, собственной выпечки, хлеб. Масло и вазочка с вареньем. Ароматная сдоба. И чай… Крепкий, чуть терпкий и безумно вкусный…
Отец Николай не спешил. Он наслаждался каждым мгновением, ниспосланного ему Богом, дня. И он, как никто, умел слушать тишину.
Я тоже молчал. Мне было неловко начинать первым. Да и не хотелось нарушать этот удивительный рисунок невероятного понимания, сам по себе возникший между нами.
Батюшка всё понимал. И в какой-то, очень правильный момент, сказал:
— Спрашивай. Ты ведь не просто так приехал.
Я задумался.
Ведь если по-честному, я и сам не знал, зачем еду на этот остров. Может быть, за чем-то новым, может быть за каким-то озарением, а может быть за тем, чтобы привести в гармонию свой внутренний мир. Или же затем, чтобы после невероятного «трудно», наступило облегчение и понимание, как выстраивать жизнь дальше…
— Скажите, почему? – прозвучало глупо, но батюшка понял и легонько кивнул.
— Почему раз за разом всё, что ты делаешь, по странному стечению обстоятельств заканчивается неудачей?
— Да…
— Всё просто. Твой конец в твоём начале. Тебе никогда не казалось, что ты живёшь не своей жизнью?
— И правда, казалось…
— Так и есть. И тебя всё время отводит в сторону. Все твои кажущиеся неудачи, на самом деле, таковыми не являются. Просто Господь ограждает тебя от худшего. Останавливает за шаг до пропасти. И вразумляет, конечно. Только ты никак не можешь понять, что твоя задача иная. Да и судьба тоже…
— Знать бы ещё какая…
— Узнаешь. И очень скоро. Всего сказать не могу. Но кое-что подскажу. Когда увидишь яркий и необычный сон – запомни его, он будет пророческим. Тебе будет казаться, что выбор делаешь ты, но это не так. Всё давно решено. И отнюдь не тобой. Никогда, слышишь, никогда не отказывайся от своего дара, своего таланта, ибо он ниспослан тебе Господом. Как бы тебя ни стращали, и как бы ни уговаривали зарыть его в землю. Тебе не раз придётся идти вперёд и возвращаться. Но каждое твоё возвращение – это движение вверх, даже если и тебе, и другим кажется иначе. И ещё. Верных друзей не бывает много. У тебя же и того меньше. Дорожи каждым. Но не путай друга и попутчика. Друг живёт твоей жизнью. Попутчик же использует тебя, как удобный вариант для того, чтобы быть вместе до нужной ему остановки. Дальнейшая твоя судьба его не интересует. И научись прощать. Это важно, в первую очередь, для тебя самого.
— Как же это знакомо, батюшка. Все говорят: прощай! Да только никто по-настоящему не способен прощать сам.
— Конечно, — улыбнулся старец. – Но совет от этого не становится менее ценным. Жизнь ведь, она какая штука? Труднее всего поучать самого себя. Но если с себя не начнёшь, — мир не изменишь.
— Тебе ведь многое дано, — продолжал отец Николай. – Ты способен глаголом жечь сердца людские. И судьбы перекраивать. Это великая сила и великая власть. И не менее великое искушение. Как монашество в миру. Может быть, именно поэтому тебе будет указан ещё один путь. Нелёгкий, но правильный. И все, кто шёл этим путём по-настоящему – истинные творцы. Они создавали самое главное в этом мире… Они давали огранку человеческим душам…
Сейчас тебе кажется туманом всё, что я говорю. Но придёт время – ты обязательно вспомнишь. И напишешь. Я знаю.
— Скажите, батюшка, а видеть… По-настоящему видеть… Это очень тяжело?
— Очень. Иной раз и порываешься человеку сказать… Да понимаешь, что нельзя… Страшное это знание. И бремя страшное. И ведь не разделишь ни с кем. Только и тебе это бремя знакомо. И у тебя сей дар есть, но немного по-другому проявлен.
— Это как же?
— А вот так. Каждое из твоих стихотворений несёт в себе крупицу видения. Попробуй как-нибудь сам, при случае, когда сомневаешься, раскрыть наугад любое из своих произведений. Которое ляжет под руку в тот момент. Оно и подскажет тебе верное решение…
— Никогда не задумывался, — улыбнулся я. – Ну надо же… Значит, не зря живу?
— Конечно не зря. Каждый человек несёт в себе предназначение. Только многие так и не понимают, зачем пришли в этот мир. И это самое страшное. Бесцельная, бездушная жизнь. Отсюда жестокость и злость. На себя, на людей, на небо, на землю. Да и ко мне вот приходят. За чудом. Глупость какая. И ведь не понимают, что самое главное чудо, нужное человеку – это искреннее участие, умение разделить и радость, и боль. До конца. Я и творю для них это самое чудо… Но всё равно не понимают. И ждут, ждут страшных откровений… А потом только и слышишь, отец Николай сказал то, отец Николай сказал это… А я и не говорил ничего такого. Люди всегда спрашивают благословения, но далеко не всегда готовы его принять.
— А я как раз хотел благословиться…
— А кто сказал, что ты не готов? – улыбнулся батюшка…
Прошло много лет, а я по-прежнему, с большой любовью вспоминаю этого доброго старика, помогшего мне когда-то отыскать свет в собственной душе…
Сон, о котором говорил Талабский старец, действительно оказался пророческим. А спустя некоторое время мне пришлось сделать выбор в том, что давно было решено за меня. Где-то там, на ином уровне бытия…
СВЯЩЕННИК
Старенький священник,
Стоя на погосте,
За живых и мертвых
Молится людей.
За святых и грешных,
И за тех, кто просто
Не успел подумать
О душе своей.
Молится священник,
И его молитва
Наполняет сердце,
Чистотой звеня.
Каждый день за веру
Он идет на битву.
Просто по-другому
Для него нельзя.
Потому, что больше
Не слышна молитва
В горькой позолоте
Прежних куполов.
Порвалась завеса,
И уже не видно
Тех, кто на Голгофу
За Христом готов.
Молится священник,
Слов почти не слышно.
Только ветер бродит
Меж пустых крестов.
Молится священник,
И Благой Всевышний
По его молитве
Всех простить готов…
(© Copyright: Святослав Моисеенко «ПО ТУ СТОРОНУ ГЛЯНЦА…».
Свидетельство № 218072900710)
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…